Гони!
Ноги переставляются дурацкой анаграммой: гони! Впереди огни, сзади огни, в голосах в голове — огни. И всё остальное бежит и горит, также как и они. …
Ноги переставляются дурацкой анаграммой: гони! Впереди огни, сзади огни, в голосах в голове — огни. И всё остальное бежит и горит, также как и они. …
За стеклом запачканным затрепещет ветрено серая клеёнка с бледными наклейками — отвалилось дерево, человек валяется и стекает ржавчиной лужа безымянная.
Паучья сияющая тьма вопросительными рядами бус смотрит, огромными каплями бензина на жирном асфальте.
В чёрной выгнутой колоде облаков перетасовка. Смена ракурса. Тарелка пережаренных котлет. Натюрморт уныл, банален, из каких-то дряней соткан, и размазан человека импрессивный силуэт.
Слеза пластилина, слюна поролона, за осенью осень — и мокрое место, ста лет черепная коробка разломана, и в пятку кусает моё королевство.
Рот выворачивается наизнанку, щёки растягиваются чулком, человек исчезает в самом себе, потом исчезает рот.
Членистоногий язык прикушен, И тайн геккон Ползёт, как дым, из игольных ушек легко, легко.
Трубят в подзорную трубу белёсые поля, И от кошмарной трубины слипаются глаза, Как эполеты на плечах убитыми болят, Как озорно смеётся кровь и падает азарт.
Грачи отводят взгляд Смущённо и неспело, Как брошенный отряд В тылу больного тела
Сточиться вплоть до истощения В пузырь, в бесплотную субстанцию И ждать пустого возвращения С шампанским и смешными танцами Туда, откуда и пришел.