Стакан

Визирий разозлился и плюнул в стакан. Как не плюнуть, если на подоконниках посохли все цветы? Это случилось отчасти из-за командировки, которая вдруг троекратно удлинилась. И не в последнюю очередь из-за старенькой соседки Массалии, очевидно, напрочь забывшей о просьбе присмотреть за растениями.
Сухие листья облепили горшки своими посмертными объятиями. Некоторые — отвалились в пылевые заносы, надутые из щелей. Грязные стёкла, сами того не желая, приостанавливали рвущийся в комнату унылый вид затяжной засухи.
Сквозь стену ревел соседский телевизор: «… депутаты не смогли проигнорировать просьбы общественных организаций и подготовили пакет соответствующих реформ, необходимых для стабильности, рывка и укрепления семьи…»
Кресло привычно поймало рухнувшего в него Визирия, который собирался тут же в любой позе и уснуть. Но нет. Дребезжащий шум поднял его и понёс на кухню. Железный стакан, ставший пристанищем для биоматериала раздражения, дрожал и подпрыгивал. Через два прыжка Визирий заглянул ему за край. Стакан успокоился. Внутри вдоль стенок медленно двигалось тёмное, клочьями. Похожее на чёрную вату.
Визирий протёр глаза и видение смылось.
Сон больше не приходил. Принять душ и шататься по душным улицам в надежде встретить какого-нибудь знакомого показалось хорошей идеей. Он так и сделал. И даже встретил бывшего сокурсника — Псалия Ионисьевича. Псалий с трудом волочил за собой мешки под красными и немного выкатившимися глазами, но с энтузиазмом начал рассказывать про радостные неважные события, потом про нейтральные события средней важности, а потом про важные печальные и очень важные очень печальные события. И чем дольше он рассказывал, утирая пот со лба рукавом, тем важнее и печальнее становилось. Визирий закурил и внимательно рисовал рёбрами подошвы ёлочку, сквозь пелену слушая мрачный монолог Псалия.
— Слушай, — вскрикнул Визирий, хлопая себя по лбу и выплёвывая сигарету, — Я что спросить-то хочу?! Ты когда-нибудь видел странное?
— Да, постоянно вижу. Вот ты сейчас, например, очень странный.
— Потому что мне сегодня померещилась тьма в стакане.
Сокурсник выпучил глаза и приоткрыл рот, выдавив:
— А я решил, что это был сон…
Псалий Ионисьевич убежал. Визирий тоже, но в другую сторону. Сухой пыльный воздух чиркал ему по лицу. Улицы в коричневой дымке складывались заторможенными доминошками. Со стороны проспекта шёл шум. Визирий пригляделся — колонна бронетехники военных или жандармов — не разобрать точно. Дело шло к вечеру, но воздух сжимался, группировался и перекатывался, как при падении, чтобы обеспечить стабильность сверхъестественной жары. Дышать ею было трудно и лениво. Окна почему-то хлопали, из них высовывались разные люди — голые и одетые, старики и дети, злые женщины и мужчины. Где-то закричали острыми лозунгами.
В квартире уже стоял лёгкий полумрак с примесью соседского телевизора: «…Внимание! Внимание! В рамках принятия необходимых нашему народу законов, во избежание раскачивания ситуации внешними врагами и внутренними предателями вводится комендантский час. Просим отнестись с пониманием!»
Темнело, но не дышалось, всё равно не дышалось. У Визирия закружилась голова и заложило уши. Не включая свет, он прополз на кухню, к окну и открыл его. В тёмных окнах дома напротив вспыхивали синие огоньки. Но и окружающий его проём сиял изнутри. Он обернулся. Стакан орал вверх бледно-синим столбом, иногда разгораясь от ярких разрядов. Стол скакал, осёдланный новым наездником. Гремели и катались по столу чайники, сахарница и грязная посуда.
Визирий машинально схватил стакан и выплеснул его в окно, наблюдая, как тысячи рваных чёрных хвостов, сверкающих синими искрами, собираются над городом в бешено вращающийся хоровод. Голографический терновый венок ширился, пуская ледяные метастазы игл в землю и небо.
Мимо испуганных вороньих стай пролетала пыль, бронетехника и жара.